Об авторе
События
Книги

СТИХИ
ПРОЗА
ПЕРЕВОДЫ
ЭССЕ:
– Poetica  
– Moralia
– Ars
– Ecclesia
ИНТЕРВЬЮ
СЛОВАРЬ
ДЛЯ ДЕТЕЙ
АУДИОКУРСЫ

Фото, аудио, видео
К поэтике литургической поэзии
Ветхий деньми. Стихира Сретения
Фрагмент книги: Ольга Седакова. Мариины слезы.
К поэтике литургических песнопений. Дух i Лiтера (Киев), 2017.
См. также второе издание: Ольга Седакова. Мариины слезы. Комментарии к православному богослужению. Поэтика литургических песнопений. Благочестие (Москва), 2017.
Греческий:

Ὁ παλαιὸς ἡμερῶν,
ὁ καὶ τὸν νόμον πάλαι ἐν Σινᾷ δοὺς τῷ Μωσεῖ,
σήμερον βρέφος ὁρᾶται,
καὶ κατὰ νόμον, ὡς νόμου Ποιητής,
τὸν νόμον ἐκπληρῶν, ναῷ προσάγεται,
καὶ τῷ Πρεσβύτῃ ἐπιδίδοται.
Δεξάμενος δὲ τοῦτον Συμεὼν ὁ δίκαιος,
καὶ τῶν δεσμῶν τὴν ἔκβασιν ἰδὼν τελεσθεῖσαν,
γηθοσύνως ἐβόα·
Εἶδον οἱ ὀφθαλμοί μου,
τὸ ἀπ' αἰῶνος Μυστήριον ἀποκεκρυμμένον,
ἐπ' ἐσχάτων τούτων ἡμερῶν φανερωθέν,
φῶς διασκεδάζον, τῶν ἀπίστων ἐθνῶν τὴν σκοτόμαιναν,
καὶ δόξαν τοῦ νεολέκτου Ἰσραήλ·
διὸ ἀπόλυσον τὸν δοῦλόν σου,
ἐκ τῶν δεσμῶν τοῦδε τοῦ σαρκίου,
πρὸς τὴν ἀγήρω καὶ θαυμασίαν ἄληκτον ζωήν,
ὁ παρέχων τῷ κόσμῳ τὸ μέγα ἔλεος.

Церковнославянский:

Ветхий деньми,
иже закон древле в Синае дав Моисею,
днесь младенец видится,
и по закону, яко закона Творец,
закон исполняя, во храм приносится,
и старцу дается.
Прием же Сего Симеон праведный,
и обещаний сбытие видев совершаемое,
радостно вопияше:
«Видеша очи мои еже от века таинство сокровенное,
напоследок дней сих явльшееся,
свет разоряя неверных языков омрачение,
и славу дая новоизбранну Израилю.
Темже отпусти раба Твоего
от соуз сея плоти,
к нестареемому и чудному некончаемому животу,
подая мирови велию милость!»

Перевод Ольги Седаковой:

Древний Днями (1)
и закон в древности давший на Синае Моисею
ныне младенцем видится (2)
и по закону, как закона Создатель,
закон исполняя, в Храм приносится
и старцу на руки полагается.
И приняв Его, Симеон праведный,
своего из уз исхода видя исполнение,
радостно взывал:
«Видели глаза мои
таинство, от века сокровенное
и в последние дни явленное,
Свет, нечестивое сокрушающий язычников помрачение,
и славу новоизбранного Израиля.
Отпусти же раба Твоего
из узилища плоти сей
к нестареющей и чудной нескончаемой жизни,
даруя миру великую милость!»

(1) Ветхий деньми – Древний Днями, Вечный. Пророческое именование Бога. Единственное употребление – в книге пророка Даниила, в главе седьмой: «Видел я, наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его – как чистая волна; престол Его – как пламя огня, колеса Его – пылающий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему, и тьмы тем предстояли пред Ним; судьи сели, и раскрылись книги» (Дан. 7:9–10). И далее: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему» (Дан. 7:13). И «доколе не пришел Ветхий днями, и суд дан был святым Всевышнего, и наступило время, чтобы царством овладели святые» (Дан. 7:22).

(2) Мы сохраняем этот и все последующие глаголы (видится – приносится – полагается) в нехарактерной для русского языка возвратной форме со значением медиопассивного залога, чтобы передать особый характер этого действия, активный и пассивный одновременно: Он делает так, что с Ним делают следующее…

Многое из того, что мы говорили в связи со стихирой на стиховне, относится и к этой стихире на литии. Она также трехчастна.

Первые стихи также дают образ неизобразимого Бога, Которого «не видел никто никогда» (Ин. 1:18), Творца, давшего закон Моисею (и Моисею дано было при этом увидеть только «задняя»). Само это сочетание слов, Ветхий Деньми, уникальное в Ветхом Завете именование Творца, звучит, как услышанное в видении. Оно вносит с собой апокалиптическую атмосферу «последних дней», «последнего суда» и приближения «царства святых». И именно этот Бог, Творец вселенной, говорит стихира, лежит – в образе младенца – на руках Симеона!

Вторая часть – рассказ о событии, следующий за евангельским повествованием и особенно выделяющий в нем тему закона: послушности Законодателя собственному Закону.

Третья часть передает Песнь Симеона, расставляя в ней свои акценты. Просвещение язычников здесь предстает не как акт милости, а как победа над нечестивой тьмой язычества, а слава «народа Твоего» относится исключительно к «новому Израилю».

Можно заметить еще одну общую черту двух стихир. Евангельские слова старца Симеона, которые просто констатируют происходящее, – «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко» (Лк. 2:29) – и там, и здесь превращаются в просьбу: «Отпусти!» Для литургического песнопения естественен переход в молитву, прошение. Но эта стихира в поэтическом отношении устроена иначе. Стихира на стиховне позволила нам отметить один из самых общих
принципов литургических песнопений: игру контрастами, парадоксальное совмещение несовместимого. Есть оно и здесь. Но чего здесь значительно меньше – это аллегорий. Автора первой стихиры, преп. Андрея Критского, отличала любовь к аллегориям и к немедленному истолкованию этих аллегорий (как мы видим в его «Великом каноне»). В нашей стихире на стиховне он символически (точнее, аллегорически) истолковывает значение храмовых жертв за первенца – пары горлиц и двух голубиных птенцов.

Автор этой стихиры ничего подобного не делает. Зато здесь мы можем говорить о другой, тоже общей для множества литургических текстов технике – «извитии словес» или «плетении словес», ἡ πλοκή по-гречески. Она состоит в том, что какое-то одно слово (или однокоренные слова) многократно повторяется, ставится в разные позиции, наполняется разными смыслами. В первых шести стихах нашей стихиры такое слово – закон: «И по закону, как закона Творец, закон исполняя…» От этих повторов и перемещений слово, которое опевается, становится одновременно и очень значительным – и выходящим за пределы своего, да и вообще всякого значения. Отсюда, вероятно, произошло уничижительное бытовое употребление выражения «плетение словес» – как чего-то пышного и хитроумного, в смысл которого невозможно вникнуть, а может, его – смысла – и нет.

В литургических стихирах иногда «извивается», «плетется» не слово, а образ: в нашей стихире это образ старости, древности. «Ветхий Деньми» лежит на ветхих руках глубокого старца Симеона.

Из разных попыток объяснить происхождение метафоры «извитие словес» мне больше других нравится предположение о связи такого занятия – сплетания слов между собой – с плетением венка. Поэзия, построенная по принципу πλοκή, – это как бы изготовление торжественного венка, которым венчают победителя. Происхождение этой техники из позднеантичного торжественного красноречия очевидно. «Извитию словес» в каком-то отношении близка барочная техника «концептов» («concetti») в испанской и итальянской поэзии (см. Вступительные заметки). В поэзии модерна мы неожиданно встречаем новое «извитие словес» (мы уже говорили в этой связи о стихах О. Мандельштама «Сестры тяжесть и нежность», об их гимническом характере). Слово теряет свой смысловой контур и, как сказал Мандельштам, бродит, как Психея возле брошенного тела.

Стоит еще отметить сильное переосмысление евангельских слов старца Симеона в последней, четвертой части нашей стихиры. Такие образы, как «узилище плоти», «темница плоти» (и, соответственно, стремление освободиться из этих уз, как из тюрьмы) чужды библейскому языку. Долгожданная кончина праведника в Библии никак не связана с античным, языческим представлением об освобождении души из тюрьмы тела. В ветхозаветных повествованиях о праведной смерти говорится как о насыщении земной жизнью: «И умер Иов в старости, насыщенный днями» (Иов. 42:17). Мотив желанной смерти мы встретим только в книгах Экклезиаста и Сираха («О, смерть! отраден твой приговор для человека, нуждающегося и изнемогающего в силах, для престарелого и обремененного заботами обо всем, для не имеющего надежды и потерявшего терпение» (Сир. 41:3–4)), там, где в библейский мир проникает скепсис эллинистической эпохи. Но к истории Симеона Богоприимца это настроение не имеет отношения. Симеон говорит об отпущении как работник, которого хозяин отпускает после того, как он выполнил порученный ему труд.

Мотив желанной кончины мог бы быть связан с новозаветной темой ожидания смерти как долгожданной встречи со Христом (ср. «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» (Флп. 1:23)) – или же как перехода к иной, бессмертной, нестареющей, чудесной жизни. Образы этой «нестареющей жизни» особенно сильны в литургической поэзии отпевания и панихиды. Исторически к евангельской истории Симеона, последнего из праведников и мудрецов Ветхого Завета, такое отношение к смерти не может быть отнесено. Но, как бы в «обратной перспективе» в прощальную песнь Симеона вплетаются символы христианского отпевания, которое возникнет много позже. А волнующий характер этой встречи-прощания, как она описана у евангелиста Луки, состоит, в частности, и в том, что и для самого старца, и для нас, читателей, остается неизвестным, куда уходит Симеон, куда его отпускают.

Ясно одно: Симеон Богоприимец уходит в эту тьму с миром, неся с собой образ Младенца Спасителя. Он первый в христианской истории, кто уходит в смерть (еще не побежденную Воскресением), уже узнав Христа. С необычайной силой этот смысл (кажется, никем другим не замеченный) выражен в финальных строфах «Сретенья» Иосифа Бродского:

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

Праведник Симеон – первый человек, умирающий с образом Христа, Которого он увидел собственными глазами, взял на руки и благословил в начале Его земной жизни. В конце же этой земной жизни – другой первый: раскаявшийся и признавший царское достоинство умирающего рядом с ним Христа (Лк. 23:42) преступник (разбойник благоразумный), который первым входит с Ним в рай.
Поэзия и антропология
Поэзия и ее критик
Поэзия за пределами стихотворства
«В целомудренной бездне стиха». О смысле поэтическом и смысле доктринальном
Немного о поэзии. О ее конце, начале и продолжении
Успех с человеческим лицом
Кому мы больше верим: поэту или прозаику?
«Сеятель очей». Слово о Л.С.Выготском
Стихотворный язык: семантическая вертикаль слова
Вокализм стиха
Звук
«Не смертные таинственные чувства».
О христианстве Пушкина
«Медный Всадник»: композиция конфликта
Пушкин Ахматовой и Цветаевой
Мысль Александра Пушкина
Притча и русский роман
Наследство Некрасова в русской поэзии
Lux aeterna. Заметки об И.А. Бунине
В поисках взора: Италия на пути Блока
Контуры Хлебникова
«В твоей руке горит барвинок». Этнографический комментарий к одной строфе Хлебникова
Шкатулка с зеркалом. Об одном глубинном мотиве Анны Ахматовой
«И почем у нас совесть и страх». К юбилею Анны Ахматовой
«Вакансия поэта»: к поэтологии Пастернака
Четырехстопный амфибрахий или «Чудо» Пастернака в поэтической традиции
«Неудавшаяся епифания»: два христианских романа, «Идиот» и «Доктор Живаго»
«Узел жизни, в котором мы узнаны»
Непродолженные начала русской поэзии
О Николае Заболоцком
«Звезда нищеты». Арсений Александрович Тарковский
Арсений Александрович Тарковский. Прощание
Анна Баркова
Кончина Бродского
Иосиф Бродский: воля к форме
Бегство в пустыню
Другая поэзия
Музыка глухого времени
(русская лирика 70-х годов)
О погибшем литературном поколении.
Памяти Лени Губанова
Русская поэзия после Бродского. Вступление к «Стэнфордским лекциям»
Леонид Аронзон: поэт кульминации («Стэнфордские лекции»)
Возвращение тепла. Памяти Виктора Кривулина («Стэнфордские лекции»)
Очерки другой поэзии. Очерк первый: Виктор Кривулин
Слово Александра Величанского («Стэнфордские лекции»)
Айги: отъезд («Стэнфордские лекции»)
Тон. Памяти Владимира Лапина («Стэнфордские лекции»)
L’antica fiamma. Елена Шварц
Елена Шварц. Первая годовщина
Елена Шварц. Вторая годовщина
Под небом насилия. Данте Алигьери. «Ад». Песни XII-XIV
Беатриче, Лаура, Лара:
прощание с проводницей
Дантовское вдохновение в русской поэзии
Земной рай в «Божественной Комедии» Данте
Знание и мудрость, Аверинцев и Данте
Данте: Мудрость надежды
Данте: Новое благородство
О книге отца Георгия Чистякова «Беседы о Данте»
Данте. Чистилище. Песнь первая
О «русском Данте» и переводах
Всё во всех вещах.
О Франциске Ассизском
Об Эмили Диккинсон
Новая лирика Р.М. Рильке.
Семь рассуждений
«И даль пространств как стих псалма».
Священное Писание в европейской поэзии ХХ века
Пауль Целан. Заметки переводчика
На вечере Пауля Целана.
Комментарий к словарной статье
Из заметок о Целане
О слове. Звук и смысл
Об органике. Беседа первая
Об органике. Беседа третья
Весть Льва Толстого
Слово о Льве Толстом
Зерно граната и зерно ячменя
К поэтике литургической поэзии. Вступительные заметки
К поэтике литургической поэзии. Мариины слезы. Утренние евангельские стихиры, стихира 8 гласа
К поэтике литургической поэзии. Да веселятся небесная. Воскресный тропарь 3 гласа
К поэтике литургической поэзии. Иже на херувимех носимый. Стихира Сретения
 К поэтике литургической поэзии. Ветхий деньми. Стихира Сретения
К поэтике литургической поэзии. Господи и Владыко живота моего. Молитва преподобного Ефрема Сирина
К поэтике литургической поэзии. Ныне Силы Небесные. Песнопение Литургии Преждеосвященных даров
К поэтике литургической поэзии. Совет превечный. Стихира Благовещению Пресвятой Богородицы
К поэтике литургической поэзии. Радуйся, живоносный Кресте. Стихира Крестопоклонной недели
К поэтике литургической поэзии. В тебе, мати, известно спасеся. Тропарь преподобной Марии Египетской
К поэтике литургической поэзии. Господи, яже во многие грехи впадшая жена. Стихира Великой Среды
К поэтике литургической поэзии. Егда славнии ученицы. Тропарь Великого Четверга
К поэтике литургической поэзии. Да молчит всякая плоть. Песнь приношения в Великую Субботу
К поэтике литургической поэзии. Преобразился еси. Тропарь Преображения Господня
К поэтике литургической поэзии. В рождестве девство сохранила eси. Тропарь Успения Пресвятой Богородицы
Объяснительная записка. Предисловие к самиздатской книге стихов «Ворота, окна, арки» (1979-1983)
Прощальные стихи Мандельштама.
«Классика в неклассическое время»
Поэт и война. Образы Первой Мировой Войны в «Стихах о неизвестном солдате»
О чем Тристан и Изольда?
Copyright © Sedakova Все права защищены >НАВЕРХ >Поддержать сайт и издания >Дизайн Team Partner >