Об авторе
События  
Книги

СТИХИ
ПРОЗА
ПЕРЕВОДЫ
ЭССЕ:
– Poetica
– Moralia
– Ars
– Ecclesia
ИНТЕРВЬЮ
СЛОВАРЬ
ДЛЯ ДЕТЕЙ
АУДИОКУРСЫ

Фото, аудио, видео
События / В издательстве «Никея» вышла книга Сергея Сергеевича Аверинцева «Слово Божие и слово человеческое. Римские речи» с послесловием Ольги Седаковой.
2022-12-13
Мне довелось участвовать в презентации первого издания этого большого (двуязычного в первом издании) тома статей и лекций С.С.Аверинцева в декабре 2013 года в Риме. На презентации присутствовали и выступали блестящие интеллектуалы, светские и церковные, католические и православные, итальянские и русские. Работа над составлением книги шла не менее трех лет.

Это было уже второе итальянское издание трудов нашего великого соотечественника. Первое, вышедшее в Милане, включало в себя труды С.С.Аверинцева о поэзии и поэтах (расширенный вариант его русского тома «Поэты»).

Римский том сосредоточен на христианской экзегетике и на общественной мысли С.С.Аверинцева. Теперь он наконец выходит в России и может открыть русскому читателю Сергая Аверинцева или совсем еще ему незнакомого, или еще недостаточно обдуманного.

Начну с совсем незнакомого. Нужно признаться, что отсутствие (точнее, редкое присутствие) С.С.Аверинцева в России в последнее десятилетие его жизни мы переживали с печалью и едва ли не с обидой. Его ясного слова, его широкого видения того, что происходит в стране, нам болезненно недоставало в эти запутанные времена. А то, чем в это время С.С.Аверинцев был занят в Европе, оставалось здесь неизвестным (за исключением того, что он преподавал в Венском университете). Как видно из этого тома (но видно только отчасти, потому что в том включены лекции и выступления в Риме, а сколько их было в других городах и весях Старого Света!), Аверинцев продолжал свое словесное служение уже в общеевропейском горизонте.

Известно, что Аверинцев называл себя «средиземноморским почвенником» (точнее: кто-то из коллег назвал его так – скорее всего, в шутку, но он с удовольствием и cum grano salis принял это определение). Судьба «большой родины», европейской цивилизации, занимала его самым непосредственным образом. Он вступил в европейскую современность не как гость со стороны, не как приезжий скиф, а как равноправный участник событий, отстаивающий определенную позицию. И авторитет его слова был очень высок. Он выступал в самых авторитетных собраниях, он был членом Папской академии общественных наук. Никогда еще человек из России (причем не официальный представитель какой-то государственной институции, а частное лицо) не бывал приглашен выступать перед итальянским Сенатом. Если Аверинцев в этой своей речи (о вкладе восточной Европы в формирование новой европейской идентичности) и был «представителем» чего-то, он был представителем российской свободной мысли, российской учености, русского гуманитарного академизма в лучшем смысле этого слова. Отметим и такую деталь: Аверинцев обычно читал и говорил свои лекции по-итальянски, по-французски, по-немецки, по-английски – на языке той страны, которая его приглашала. Он видел в этом необходимый жест вежливости.

«Природный русский», как по-старинному рекомендовался Аверинцев, он вступил в общий диалог современных филологов, богословов, политиков: он хорошо знал, о чем идет речь в этом диалоге (ведь многие широко обсуждаемые у нас темы безнадежно локальны, увы).
Прежде всего, конечно, Аверинцев «объяснял Россию», открывал своим европейским слушателям русскую культуру в ее связях и сопоставлениях с западной христианской традицией; он истолковывал смысл иконного письма (русская икона покорила Европу в последние десятилетия ХХ века); он говорил о древней и новейшей русской словесности. Только человек, который чувствовал себя как дома во всей средиземноморской традиции, мог представить «родное» в кругу «вселенского» так, как это делал Аверинцев. Я помню его блестящий доклад в Сорбонне о Крылове и Лафонтене, который, как обычно у С.С.Аверинцева, выводил в куда более обширные области смысла, чем остроумное сравнение французской и русской техники басенного жанра. Аверинцев не был русистом и славистом, русские темы в его интерпретации всегда появлялись в перспективе классической античности, библейской экзегезы, немецкой философии.

Этот род европейской деятельности Аверинцева можно было бы назвать своего рода просветительством. Его комментариев к русскому наследству в Европе ждали и светские гуманитарии, и католические исследователи. Ряд статей и выступлений, включенных в этот том, относятся именно к этому жанру. Когда-то он так же открывал для нас в России горизонты библейской, греческой, сирийской, новой западной культуры. Но верно ли назвать это просветительством? Ничего похожего на почти неизбежное в просветительстве упрощение и выпрямление культурной реальности, приспособление к неведению, в текстах Аверинцева никогда не было. Было совсем другое приближение того, о чем он говорил, к слушателю и читателю: превращение его в собеседника автора (одна из первых статей молодого Аверинцева называлась «Наш собеседник древний автор»). Точнее было бы говорить здесь не о просветительстве, а о строительстве мостов между веками и языками, о встрече или перекрестке традиций (встреча и перекресток – вообще любимые темы мысли Аверинцева).
Другой жанр европейских выступлений Аверинцева можно назвать общественно-политическим. В них Аверинцев обращается к европейскому миру, по существу, с двумя темами. Во-первых, он говорит как свидетель опыта советской (подсоветской, по слову Бориса Пастернака) жизни. Уроки этого опыта до сих пор не извлечены у нас в России, и еще меньше – за рубежом. Из слов Аверинцева европейцы могли понять, что значило – для мыслящего и чувствующего человека – жить под властью атеистической, контркультурной, антигуманистической идеологии, какому искажению подвергалось в ней человеческое существо. Рассказывая об этом опыте, Аверинцев не был мемуаристом: он выступал с предупреждениями о том, что некоторые черты этого «освободительного насилия» – в совсем ином и неожиданном для нас контексте – обнаруживаются в новейшей ситуации Европы. В частности, он отмечал, что в самые страшные сталинские годы язык власти оставался – и в этом его отличие от языка германского нацизма – старательно «политкорректным».

Особым значением обладает свидетельство Аверинцева об опыте гонимой церкви в России. С воспоминаниями об этом опыте связаны его размышления о том, что есть вещи, более страшные для христианства, чем прямое гонение: это внутренняя подмена веры. Этому посвящена горестная и проницательная статья «Солидарность во имя опального Бога», до последнего времени не публиковавшаяся в России.

Вторая общественно-политическая тема «европейского Аверинцева» – полемика с «актуальностью» современного мира, эстетической, политической, этической. С тем, что некоторые европейские мыслители уже назвали «новым, или мягким тоталитаризмом». Собственную позицию С.С.Аверинцев называл «просвещенным консерватизмом», с большим акцентом на эпитете «просвещенный». Сверхкритическая, плюралистическая «современность» не допускает собственной критики, говорил Аверинцев, – и это очень опасно: опасно, прежде всего, для нее самой. Он говорил о том, как «актуальность» маргинализует множество людей и направлений мысли, которые получают характеристику «отсталых», «реакционных» и т.п. – так что с ними можно, по существу, не считаться. Современность гораздо более сложна и богата, чем ее мейнстримные движения, и тех жителей современности, которые с мейн-стримом не совпадают, нельзя отправлять в какие-то иные, «былые» времена. Возможно, кто-то из них окажется окажется продолженным в будущем. Аверинцев говорил об опасности «хронологического провинциализма», когда «актуальное состояние» видится как решительно оторванное от всей истории человечества. Такого рода выступления также включены в том. Аверинцев и на родине видел свою задачу в споре с наличной и преобладающей данностью «своего времени». Современны по-настоящему, говорил он в связи с М.Бахтиным, не те, кто поддакивают своей современности, а те, кто с ней спорят. В его молодости это был советский мейнстрим, в европейском контексте – мейнстрим общего агностицизма и нигилизма. Здесь Аверинцеву принадлежат острые наблюдения и интуиции, оказавшиеся неожиданными для многих западных слушателей. Аверинцев при этом отнюдь не ограничивается критикой: он намечает и некоторую программу выздоровления нашей цивилизиции, которую он называет, используя лозунг первых гуманистов, – Ad fontеs! Истоки, которые Аверинцев призывает вспомнить, – это Иерусалим, Афины и Рим, три струи, питающие тысячелетнюю культуру христианской Европы (первоначально Аверинцев говорил о двух традиционных истоках, Афинах и Иерусалиме; значение третьего, римского истока он оценил в позднейшие годы). Тезисы “Ad fontes”, две странички, написанные Аверинцевым по-английски в последний год его жизни, положены в основу рабочей программы римской академии “Sapientia et Scientia”, основанной в память о нем.

Но основную часть книги составляет другой, отчасти знакомый нам Аверинцев. Я говорю: отчасти, потому что это итальянское издание, быть может, впервые дает отчетливо увидеть Аверинцева – христианского мыслителя и оригинального богослова. Это лицо просвечивало во всех его филологических и культурно-исторических трудах, но здесь оно является прямо и открыто. Серьезный разговор об этом еще впереди. Можно только сказать – для начала разговора – что Премудрость Божия, эллинская София, библейская Хокма – несомненный центр его мысли, центр всей его работы. Я думаю, Аверинцев, как автор библейского гимна Премудрости, мог бы сказать о себе: «Я полюбил ее и взыскал ее от юности моей» (Прем. 8,2). Похожий опыт мы найдем у Поля Клоделя, одного из любимых поэтов Аверинцева:

Это ты, в час спасения моего, это лицо твое, высокая дева, первая, кого я встретил в Писанье!
(Поль Клодель, «Река»)

Глубокое, личное, осмелимся сказать, мистическое общение с Премудростью подсказывает С.С.Аверинцеву такие интуиции о ней, которых мы не встретим ни у кого другого – при том, что они связаны и с русской традицией софийной мысли, и с западными христианскими мыслителями. Но рассматривать эти богословские открытия Аверинцева в таких кратких заметках слишком трудно. Остановившись на одной из черт библейской Премудрости, столь дорогой для Аверинцева, – «Премудрость … есть дух человеколюбивый» (Прем.1:6) – позволю себе обобщить его богословскую мысль как антроподицею и логодицею: оправдание человека, защита достоинства его ума и его слова, которое Аверинцев называет по латыни capax Dei (cпособное вместить/выразить Божественное). На фоне всеобщих разговоров о кризисе языка, о его неспособности выразить реальность, о его полной условности и даже «репрессивности» это сильное утверждение Аверинцева звучит поразительно.
Заказать книгу на сайте издательства >
<  След.В списокПред.  >
Copyright © Sedakova Все права защищены >НАВЕРХ >Поддержать сайт и издания >Дизайн Team Partner >